Literatūra ISSN 0258-0802 eISSN 1648-1143

2020, vol. 62(2), pp. 138–153 DOI: https://doi.org/10.15388/Litera.2020.2.8

О некоторых особенностях репрезентации Осипа Мандельштама в воспоминаниях Анны Ахматовой

Галина Михайлова
Кафедра русской филологии
Институт языков и культур стран Балтии
Вильнюсский университет
E-mail: galina.michailova@flf.vu.lt

Аннотация. В статье представлены некоторые соображения о мотивах создания и текстовых стратегиях воспоминаний Ахматовой о Мандельштаме. «Листки из дневника» рассматриваются с двух точек зрения: во-первых, как фрагмент мемуарной прозы Ахматовой определенного исторического времени, как актуализация личной памяти в целях корректировки коллективной культурной памяти; во-вторых, как сверхтекст, образованный многочисленными черновиками, списками и вариантами. В рамках этого жанрового образования можно выделить ряд принципов, которыми руководствуется Ахматова, создавая мемуарный текст: например, диалогический режим «собеседования» с имеющимися воспоминаниями, документами, устными свидетельствами; мифоборческая интенция и пр. Взгляд на «Листки из дневника» как на сюжетное прозаическое повествование (исходя из ахматовского определения воспоминаний как «новеллы»), названное «Смертный путь», позволяет вписать героя ее мемуарной прозы в ряд не чуждых Мандельштаму «прóклятых поэтов».
Ключевые слова: Осип Мандельштам, «Листки из дневника», актуализация памяти, мифологизация, новелла, Верлен.

On Some Features of Osip Mandelstam’s Representation in the Memories by Anna Akhmatova

Galina Mikhailova
Department of Russian Philology
Institute for the Languages and Cultures of the Baltic
Vilnius University

Summary. The article presents some considerations on the motives for the creation and text strategies of Akhmatova’s memories of Mandelstam. The Pages from a Diary are viewed from two points of view: first, as a fragment of Akhmatova‘s memoir prose of a certain historical time, as an actualization of personal memory in order to correct collective cultural memory; secondly, as a supertext formed by numerous drafts, lists and variations.
Within the framework of this genre, it is possible to single out a number of principles that Akhmatova is guided by when creating a memoir text: for example, a dialogical mode of a “conversation” with existing memories, documents, oral evidence; intention of myth-fighting, etc. A look at the Pages from a Diary as a work of narrative prose (based on Akhmatova’s definition of memories as a “short story”), called “The Death’s Way,” allows us to add the hero of her memoir to a number of “damned poets” that are not alien to Mandelstam.
Keywords: Osip Mandelstam, Pages from a diary, actualization of memory, mythologization, short story, Verlaine.

Received: 10/09/2020. Accepted: 25/09/2020
Copyright © 2020 Galina Mikhailova. Published by Vilnius University Press
This is an Open Access article distributed under the terms of the Creative Commons Attribution License, which permits unrestricted use, distribution, and reproduction in any medium, provided the original author and source are credited.

_____

На мемуарной прозе Анна Ахматова сосредоточилась в последние годы своей жизни – 1957–1965-е. Тексты почти всех ее воспоминаний с течением времени так или иначе менялись и дополнялись. Проза об Осипе Мандельштаме – в особенности. Как пишет Н. И. Крайнева, окончательного текста воспоминаний о Мандельштаме, «полностью отражающего последнюю авторскую волю, не существует. Имеется значительное количество рукописей и списков “Листков из дневника”¹, по которым можно составить некий компилятивный текст воспоминаний» (Крайнева 2016, 574). Исходя из этого, предметом рассмотрения в этой статье будет «контаминация» имеющихся публикаций ахматовской прозы о Мандельштаме – тех, которые были предложены М. М. Кралиным (Ахматова 1990), Н. И. Крайневой (Ахматова 2016) и С. А. Коваленко (Ахматова 2001). В заключительной части наших рассуждений мы вновь обратимся к проблеме целостности и завершенности ахматовского сверхтекста о Мандельштаме².

Поначалу сосредоточимся на внешних обстоятельствах и мотивах обращения Ахматовой к воспоминаниям о высоко ценимом ею поэте, соратнике по «цеху» и близком друге. Написанию мемуарных заметок сопутствует следующее: 28 февраля 1957 г. Ахматову утвердили членом комиссии по литературному наследию О. Э. Мандельштама (Черных 2008, 511); в первой декаде мая 1957 г. она создает первый вариант стихотворения «Я над ними склонюсь, как над чашей...» с посвящением Мандельштаму, а 5 июля – его окончательную редакцию (там же, 512; 514). Параллельно Ахматова активно общается с вдовой поэта, Н. Я. Мандельштам³..Помимо понятного возрастного подведения жизненных итогов, «Листки из дневника» являют собой фрагмент актуализации памяти (касаемо личности и творчества Мандельштама), «передачи» его содержимого из прошлого в настоящее (конец 1950-х – первая половина 60-х гг.). Реалии этого времени многое определяют в фиксируемых на бумаге воспоминаниях, но и они, в свою очередь, оказывают влияние на настоящее, являются его частью. Воспоминания прорабатываются: способствуют уяснению, уточнению авторского понимания себя самой и «объекта» мемуаров, а также содействуют формированию культурного фона настоящего времени и восприятию читателями Мандельштама в ахматовской интерпретации.

С этой точки зрения, «Листки из дневника» – это ахматовская лепта в копилку либерального официоза раннего периода оттепели. Ахматова сознает значимость своего «ментального архива» (М. Фуко) для новой истории культуры и литературы, которую, как кажется не ей одной, начинают реконструировать в послесталинскую эпоху⁴. В силу индивидуального эксклюзивного опыта и знания (личное долголетнее общение с Н. Гумилевым, Мандельштамом, М. Лозинским)⁵ и/или авторитета (знакомство и встречи с А. Блоком, В. Маяковским, С. Есениным, М. Булгаковым, М. Цветаевой)⁶ она становится одним из организаторов (желательного) присутствия этих лиц в современном ей культурном процессе и в массовом сознании. Осуществляемые или предполагаемые официальные издания «реабилитируемых» авторов⁷ либо писателей, чье наследие ранее подвергалось ревизии⁸, Ахматова дополняет (планирует дополнить) аутентичными свидетельствами – мемуарной прозой, сознавая, возможно, перевес «документа» в иерархии форм культурной памяти. В сентябре 1957 г. Л. К. Чуковская фиксирует ахматовский внутренний императив: «Времени у меня осталось так мало <...>, что теперь мне следует писать только то, чего кроме меня никто не напишет» (Чуковская 1997:2, 260. Выделено мной. – Г.М.). Готовясь к исполнению долга перед Б. Пастернаком («Я знаю, что после Лозинского должна писать о Борисе» [Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 709. Запись от 7 февраля 1966 г.]), еще в сентябре 1961 г. Ахматова начала работу над очерком о нем. Момент долженствования мог вступать в противоречие с полемической оценкой внелитературной позиции (или сути художественного дарования?) героя воспоминаний: к примеру, к концу 1961 г. относится такая запись Ахматовой: «Я сейчас поняла в Паст<ернаке> самое страшное: он никогда ничего не вспоминает. Во всем цикле “Когда разгуляется” он, уже совсем старый человек, ни разу ничего не вспоминает: ни родных, ни любовь, ни юность» (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 188). Но, в целом, полагать критерием отбора личное отношение Ахматовой к той или иной вспоминаемой или упоминаемой фигуре было бы неверным. Сила, скрепляющая в «Листках из дневника» воедино Мандельштама с Сергеем Городецким, «салоном Бриков»⁹ и Георгием Ивановым¹⁰, рождена желанием восстановить целостность и истинность литературной истории.

Итак, кого хотела коснуться Ахматова пером – и прозаическим, и поэтическим¹¹? Не просто деятелей некоего литературного ряда, но тех, кого объединяли схожесть творческой манеры и – важно – представления о принципах творческого и жизненного поведения. Так, ею ограничивалось число фигурантов определенного литературного сегмента внутри культурного пространства русской литературы (ýже – поэзии) первой половины ХХ в.: А. Блок, О. Мандельштам, М. Лозинский, Н. Гумилев, М. Цветаева, Б. Пастернак, царскосельские поэты И. Анненский и В. Комаровский (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 574), поэт, стиховед и переводчик, «служитель культа Гумилева» (Тименчик 2012, 322) Г. Шенгели (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 150).

Иное дело, что есть временные рамки ахматовского стремления создать и предать воспоминания гласности, и есть реальное время их оглашения (публикации), отодвинутое волей цензуры на несколько десятилетий вперед¹². Таким образом, обращенные в прошлое ахматовские воспоминания, релевантные для настоящего времени, ориентированы и на будущее: «Десятые годы – время очень важное в творческом пути Мандельштама, и об этом еще будут много думать и писать. (Виллон, Чаадаев, католичество…)» (Ахматова 1990, 157. Выделено мной. – Г.М.).

Вовлеченность (вольная или невольная) Ахматовой в подобное созидание литературного поля может стать критерием принадлежности ее мемуарных текстов «к полю манифестаций», а ее самой – «к полю позиций». Поэтому интерес представляет ахматовское понимание того, что есть мемуарная проза и/или какой она может/должна быть в конкретном социокультурном пространстве и времени. В «Записных книжках» Ахматова излагает свое представление о мемуарах, обращаясь к условному читателю своей биографической прозы:

Что же касается мемуаров вообще, я предупреждаю читателя: 20% мемуаров так или иначе фальшивки. Самовольное введение прямой речи, следует признать деянием уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в [сериозные] почтенные литературоведческие работы и биографии. Непрерывность тоже обман. Человеческая память устроена так, что она, как прожектор, освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать.
(Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 555)

Выделим в этой дефиниции, во-первых, суждение о степени достоверности мемуаров, во-вторых, убежденность автора в непредвиденности, непредсказуемости запоминаемого («память… как прожектор освещает отдельные моменты») и, в-третьих, понимание того, что потеря доступа к прошлому, стирание мнемических следов, то есть забвение в его этическом и социокультурном аспектах, является неизбежным процессом и условием восприятия нового, как об этом писали Ф. Ницше, А. Бергсон, З. Фрейд: «можно и должно что-то забывать».

Что касается баланса между правдой и вымыслом («фальшивкой»), то «Листки из дневника» не случайно начинаются со вступительного замечания, датированного днем, близким ко дню рождения Михаила Лозинского (20.07.1886 – 31.01.1955) – 28 июля 1957 г.: «И смерть Лозинского каким-то образом оборвала нить моих воспоминаний. Я больше не смею вспоминать что-то, что он уже не может подтвердить (о Цехе поэтов, акмеизме, журнале “Гиперборей” и т. д.)» (Ахматова 1990, 151. Выделено мной. – Г.М.). Это упоминание о недавней смерти современника выражает точку зрения некоего внутреннего цензора, контролирующего воспроизведение и возможное восприятие читателем излагаемой личной истины, а также степень ее точности. Речь идет о коллективной памяти и об историко-культурной достоверности созидаемого мемуарного текста, так как поэт, переводчик, теоретик стиха Лозинский был близким, преданным другом Гумилева, Мандельштама и самой Ахматовой, ведущим членом «Цеха поэтов», редактором ежемесячника «Гиперборей» и журнала «Аполлон», на квартире которого проходили собрания акмеистов. В феврале 1966 г. Ахматова завершила воспоминания о Лозинском на основании устного слова о нем, записанного на магнитофон для вечера его памяти на Ленинградском ТВ в мае 1965 г. Таким образом, в период написания «Листков из дневника» Ахматова могла доверять памяти только члена «Цеха поэтов» поэта и переводчика Михаила Зенкевича, хранившего автографы Гумилева и переписывавшего «воронежского Мандельштама» (Сергеев 2013, 372). С ним Ахматова достаточно тесно общалась в эти годы и не один раз пользовалась его памятью¹³.

Определенные ограничения («не смею вспоминать»), связанные со смертью одного из важных «свидетелей» прошлого, не исключают того, что динамика ахматовской индивидуальной памяти ориентируется на устное или текстуально закрепленное изложение прошлого другими людьми, вернее, членами определенного культурного сообщества, то сужающегося, то расширяющегося по воле автора. Используется некий диалогический режим, с достаточно большим количеством голосов и точек зрения на тот или иной факт, событие или впечатление. Это могли быть:

– свидетельства того же М. Зенкевича, например, по поводу сомнения в авторстве одного из текстов в «Антологии античной глупости». В Записных книжках Ахматовой есть запись – «Принадлежность О. М. М<андельштаму> подтверждает М. Зенкевич» (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 2044), в несколько ином виде перенесенная затем в воспоминания (Ахматова 1990, 153)¹⁴;

– переписка Осипа и Надежды Мандельштам:

Осип любил Надю невероятно, неправдоподобно. Когда ей резали аппендикс в Киеве, он не выходил из больницы и все время жил в каморке у больничного швейцара. Он не отпускал Надю от себя ни на шаг, не позволял ей работать, бешено ревновал, просил ее советов о каждом слове в стихах. Вообще я ничего подобного в своей жизни не видела. Сохранившиеся письма Мандельштама к жене полностью подтверждают это мое впечатление.
(Ахматова 1990, 161);

– сторонние документы, имеющие отношение к Мандельштаму. Так, к одной из редакций воспоминаний, датированной 8 июля 1963 г., были приложены тексты писем Мандельштама к Вячеславу Иванову (Крайнева 2016, 575), дополняющие мемуарный фрагмент о Мандельштаме-символисте, участнике Проакадемии на «башне» мэтра (Ахматова 1990, 154).

Помимо этого (неоднократно) «дезавуируются» воспоминания Георгия Иванова, в частности, в изложении Ахматовой встреч членов «Цеха поэтов»:

Никаких собраний на «Тучке» [комната, которую Н. Гумилев снимал в Тучковом пер. на Васильевском острове] не бывало и быть не могло. Это была просто студенческая комната Николая Степановича, где и сидеть-то было не на чем. Описания файфоклока на «Тучке» (Георгий Иванов, «Поэты») выдуманы от первого до последнего слова. Н. В. Н<едоброво> не переступил порога «Тучки».
(Ахматова 1990, 152–153)

Особый интерес с точки зрения подтверждения/опровержения своих либо чужих свидетельств представляет собой следующий фрагмент:

Как воспоминание о пребывании Осипа в Петербурге в 1920 г., кроме изумительных стихов к О. Арбениной, остались еще живые, выцветшие, как наполеоновские знамена, афиши того времени – о вечерах поэзии, где имя Мандельштама стоит рядом с Гумилевым и Блоком.
Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди. В Гостином дворе можно было собрать большой букет полевых цветов. Догнивали знаменитые петербургские торцы. Из подвальных окон «Крафта» еще пахло шоколадом. Все кладбища были разгромлены. Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность. Но стихи любили (главным образом, молодежь), почти так же, как сейчас, т. е. в 1964 г.
(Ахматова 1990, 157)

Автор сознает, что опора на память, которая хранится в объектах (афишах), проблематична. Конечно, упоминание афиш с именами Блока, Гумилева и Мандельштама можно прочитать и как знак их (поэтов) символического присутствия через отсутствие, и как возрождение имени и творчества Мандельштама, утерянного (как и Гумилев) в сознании становящейся советской культуры 1920-х гг., в иерархии ее ценностей.

С другой стороны, названные мнемотопы (если можно так назвать афиши и «старые петербургские вывески», за которыми ничего, «кроме пыли, мрака и зияющей пустоты», не было) требуют своего прочтения, потому что они создают свои собственные воспоминания о прерванной культурно-исторической последовательности, кричат своими зияниями (лакунами) о своем содержании, требующем места и объяснения в новом пейзаже эпохи, не соглашаясь с позицией руин, мирного и идиллично вросших в настоящее.

Разговор о лакунах наводит на размышление о тех пробелах, с которыми мы то и дело сталкиваемся при чтении мемуарной прозы Ахматовой. Особенно часто встречаются ментальные и мнемонические – не столько забытые или бессознательно вытесненные воспоминания, сколько намеренно табуированные «единицы хранения» в фондах памяти. Так, эпизод совместного чтения Данте (Ахматова прочла вслух явление Беатриче из ХХХ песни «Чистилища) в 1933 г. сопровождается ремаркой, намекающей на вовлеченность троих персонажей (Ахматовой, Мандельштама и Надежды Яковлевны Мандельштам) в некие эмоционально-психологические взаимоотношения внелитературного плана: «Осип заплакал. Я испугалась – “что такое?” – “Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом”. Не моя очередь вспоминать об этом. Если Надя хочет, пусть вспоминает» (Ахматова 1990, 165. Выделено мной. – Г.М.). То есть отдельные моменты частной жизни героя воспоминаний, связанные с автором мемуаров, элиминируются. С этой точки зрения, интерес представляет сопоставление следующей выдержки из воспоминаний о событиях конца 1917 – начала 1918 гг.:

После некоторых колебаний решаюсь вспомнить в этих записках, что мне пришлось объяснить Осипу, что нам не следует так часто встречаться, что это может дать людям материал для превратного толкования наших отношений.

После этого, примерно в марте, Мандельштам исчез. Однако тогда все вокруг было так раздрызгано, бесформенно, – кто-то исчезал навсегда, кто-то не навсегда, и всем казалось, что они почему-то на периферии, – конечно, не в теперешнем значении этого слова, – а центра-то и не было (наблюдение Лозинского), – что исчезновение Осипа Эмильевича меня не удивило.
(Ахматова 1990, 160)

с записью П. Н. Лукницкого, сделанной со слов Ахматовой:

Было время, когда О. Мандельштам сильно ухаживал за нею. «Он был мне физически неприятен. Я не могла, например, когда он целовал мне руку». Одно время О. М. часто ездил к ней на извозчиках. АА сказала, что нужно меньше ездить, во избежание сплетен. «Если бы всякому другому сказать такую фразу, он бы ясно понял, что он не нравится женщине... Ведь если человек хоть немного нравится, женщина не посчитается ни с какими разговорами. А Мандельштам поверил мне прямо, что это так и есть...».
(Лукницкий 1997. Запись от 27 февраля 1925 г.)

В устном изложении воспоминание об одном и том же эпизоде более подробно и мотивировано, что свидетельствует о его аксиологической значимости для рассказчицы, но при авторской письменной передаче из него исчезает то, что Ахматова позволила себе в устном повествовании в текущей ситуации коммуникации – доверительном общении с Лукницким.

Если же обратиться к очерченным мемуаристкой литературным склонностям Мандельштама, то они, напротив, сопровождаются разного рода уточнениями в авторских комментариях к основному тексту или в отдельных рукописях и редакциях «Листков». Возьмем, к примеру, «блоковскую», «пастернаковскую» и «цветаевскую» темы. Свидетельства: «О стихах говорил ослепительно пристрастно и иногда бывал чудовищно несправедлив, например, к Блоку. О Пастернаке говорил: “Я так много думал о нем, что даже устал” и “Я уверен, что он не прочел ни одной моей строчки”. О Марине: “Я – антицветаевец”» (Ахматова 1990, 151) – дополнены субъективным полемическим высказыванием: «К Блоку Осип Эмильевич был несправедлив. Он всегда попрекал его “красивостью”» (Ахматова 2016, 475); разъяснение к Цветаевой имеет гипотетическую модальность: «Может быть, оттого, что зарубежная Цветаева осталась ему неизвестной» (там же, 453). Что касается Пастернака, то можно подозревать, что в тесном дружеском кругу «Ахматова – О. и Н. Мандельштам» сложилось единое мнение о равнодушии Пастернака к поэтической работе собратьев по перу (вопрос о том, было ли так на самом деле, требует отдельного разговора). Известна неоднократно высказываемая и зафиксированная современниками обида самой Ахматовой на подобное отношение Пастернака к ее творчеству¹⁵; возможно, поэтому ни в одной из редакций «Листков из дневника» высказывание Мандельштама о Пастернаке никакими разъяснительными «адвокатскими» репликами не сопровождается.

Без подобного учета вставок и корректив, имеющихся в различных «вариациях» воспоминаний, нарушается мемуарная мифоборческая стратегия Ахматовой – убежденность в том, что когда личная (индивидуальная) история поэта недоступна, тогда продуцируются мифы. Известно, с какой настойчивостью Ахматова демифологизировала свой образ – литературно-критический (либо мемуарный) текст и поэтический, «вычитываемый» читателями: «…у меня склубился не то двойник, не то оборотень, который мирно прожил в чьем-то представлении все эти десятилетия, не вступая ни в какой контакт со мной, с моей истинной судьбой и т. д.» (Ахматова 2016, 420). То же она делала и в отношении Мандельштама. В одной из черновых редакций записано:

Мандельштам всегда говорил, что у Георгия Иванова мелкий и злобный ум и что Городецкий обладает живостью, которая заменяет ум (1923). Потоки клеветы, которую извергало это чудовище на обоих погибших товарищей (Гумилев и Мандельштам), не имеют себе равных (Ташкент, эвакуация). Покойный Макридин¹⁶, человек сериозный и порядочный, нахлебавшись этого пойла, с ужасом спросил меня: «Уж не он ли их обоих погубил? – или он совсем сумасшедший».

(Ахматова 1990, 357)

Оттого в «Листках из дневника» нередко встречаются строки такого рода: «Вообще же темы “Мандельштам в Царском Селе” – нет и не должно быть. Это был корм не для него» (Ахматова 2016, 480); «В Воронеже Осип дружил с Наташей Штемпель. Легенда о его увлечении Анной Радловой ни на чем не основана» (Ахматова 1990, 156). Иной фрагмент сопровождается оценочным умозаключением либо характерным для «Листков» суждением, в подтексте которого диалог с воображаемым читателем, исследователем, оппонентом ее рукописей:

Всех этих дореволюционных дам (боюсь, что, между прочим, и меня) он через много лет назвал «нежными европеянками»:
И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных,

Сколько я принял смущенья, надсады и горя!
Замечательные стихи обращены к Ольге Ваксель и к ее тени... В 1933–34 гг. Осип Эмильевич был бурно, коротко и безответно влюблен в Марью Сергеевну Петровых. Ей посвящено, вернее к ней обращено стихотворение «Турчанка» (заглавие мое), лучшее, на мой взгляд, любовное стихотворение 20 века («Мастерица виноватых взоров... »). <...>
Надеюсь, можно не напоминать, что этот донжуанский список не означает перечня женщин, с которыми Мандельштам был близок.
(Ахматова 2001, 29. Выделено мной. – Г.М.)

Справедливости ради скажем, что подобная позиция не избавила саму Ахматову от (невольного) участия в процессе мифологизации одного из своих современников. Приведем такой эпизод: в записи Ахматовой от 14 октября 1965 г. читаем: «Елена Серг<еевна> просит написать о Булгакове (“хоть страничку”)» (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 677). Отношения между Булгаковым и Ахматовой, познакомившимися в 1933 г., были уважительными, дружескими, но не близкими: они вращались в разных кругах, оберегавших свою культурную автономию и имевших своего адресата. К тому времени Ахматова уже написала эпитафию Булгакову, вошедшую позднее в цикл «Венок мертвым». Эпитафия, на наш взгляд, довольно пафосна. Но, думается, Е. С. Булгаковой в 1960-е гг. требовалась именно такая публичная манифестация в адрес Булгакова. Как пишет, М. О. Чудакова, «в те годы ей нужна была легенда, а не биография <…> – общество требовало и ждало легенды» (Воспоминания о Михаиле Булгакове 1988, 483). Предложенная в 1967 г. к печати рукопись воспоминаний о Булгакове издана не была; в выпущенном в 1988 г. сборнике мемуаров о нем нет ни посвященного ему стихотворения, ни воспоминаний Ахматовой, которые она так и не написала. Но читательское сообщество получило долю булгаковского мифа в исполнении Ахматовой: в 1966 г. стихотворение памяти Булгакова было опубликовано в альманахе «День поэзии». В сочетании с публикацией романа «Мастер и Маргарита» (ж-л «Москва», 1966 №11, 1967 №1) и ахматовским стихотворением «Хозяйка» (1946, посвящено Е. С. Булгаковой и опубликовано в кн. «Бег времени», 1965) эпитафия Булгакову становилась частью легенды, складывающейся в 1960-е гг., о мастере и его Маргарите – М. А. и Е. С. Булгаковых.

Наше обращение к чете Булгаковых не случайно. Они не один раз упоминаются в «Листках из дневника» как соседи Мандельштамов в доме по Нащокинскому переулку и милосердные участники драматических событий, связанных со ссылкой поэта. В связи с этим интерес представляет один из эпизодов, в котором Ахматова воспроизводит свою реплику в адрес Булгакова при разговоре с Мандельштамом в феврале 1934 г., в котором поэт «обвинял» Ахматову, приглашенную на вечер к Булгаковым, в неизбежности погружения в атмосферу недружелюбной по отношению к нему «московской литературы». «...Булгаков сам изгой», – успокаивает Ахматова рассерженного Мандельштама (Ахматова 1990, 171). Подобная характеристика «соседа» соответствует коннотациям его конфликтных взаимоотношений с социальной и идеологической средой в ахматовской стихотворной эпитафии Булгакову, но одновременно соотносится с ахматовским мемуарным целеполаганием в отношении образа Мандельштама, когда концептуализируется отверженность и непризнанность поэта (наряду, как и в случае с Булгаковым, с маргинальностью его самоопределения и самосозидания). Здесь процитируем фрагмент воспоминаний, косвенно подтверждающий наше суждение, оставив пока в стороне своеобразное резюме Ахматовой, касающееся «респектабельности» поэтической биографии:

Чудак? Конечно, чудак! Он, например, выгнал молодого поэта, который пришел жаловаться, что его не печатают. Смущенный юноша спускался по лестнице, а Осип стоял на верхней площадке и кричал вслед: «А Андрея Шенье печатали? А Сафо печатали? А Исуса Христа печатали?»
(Ахматова 1990, 170–171)¹⁷.

Подытоживая, скажем, что наш беглый обзор созданного Ахматовой «портрета» Мандельштама продемонстрировал необходимость включения в те или иные наши суждения мемуарных деталей и высказываний, разбросанных по разнообразным единицам «генетического досье» задуманных Ахматовой воспоминаний о Мандельштаме. Как писал сам Мандельштам, «…сохранность черновика – закон энергетики произведения. Для того, чтобы прийти к цели, нужно принять и учесть ветер, дующий в иную сторону» (Мандельштам 2009–2011:2, 176).

Как было сказано в начале наших рассуждений, так называемые «Листки из дневника» – воспоминания о Мандельштаме – это публикации ахматовской прозы, в основе которой лежат ее рукописи, авторизованные списки, до конца дней автора пополнявшиеся и редактировавшиеся, рабочие тетради, авторизованная машинопись, прижизненная первопубликация в альманахе Воздушные пути. IV (Нью-Йорк, 1965) и пр. В том или ином виде и объеме воспоминания появились в изданиях 1989 г. – юбилейного ахматовского года: тексты в журналах «Вопросы литературы» и «Звезда», опубликованные В. Я. Виленкиным, Л. А. Мандрыкиной (с примечаниями Л. Ильюниной и Ц. Снеговской), в сборнике Анна Ахматова (публикация Р. Д. Тименчика), а также в двухтомниках сочинений Ахматовой, выпущенных в 1990 г., составленных, подготовленных и прокоментированных М. М. Кралиным, Э. Г. Герштейн, В. Я. Виленкиным, Л. А. Мандрыкиной, В. А. Черных, Н. Н. Глен. Мы можем говорить о наличии разных вариантов воспоминаний, в которых есть смысловые или стилистические разночтения, разнится местоположение того или иного фрагмента, отдельные эпизоды воспоминаний могут отсутствовать. Текстолог Н. И. Крайнева, к примеру, в качестве условного основного текста предлагает редакцию рукописи июля 1963 г., в которую включает фрагменты из других источников в дополнениях к «Листкам из дневника», а если удается определить место таковых фрагментов в избранной редакции, то они в угловых скобках вносятся в основной текст (Ахматова 2016). Таким образом, существует проблема канонического, дефинитивного текста ахматовских воспоминаний.
Известна заметка Ахматовой к составленному ею плану книги «Пестрые заметки», над которой она работала в основном с 1957 по 1963 г. Заметка (предположительно осени 1961 г.) гласит, что три части к главе «Современники» – о Мандельштаме, Пастернаке и Блоке – «готовы или полуготовы» (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 150). Относительная «готовность» относится лишь к части о Блоке. Другие тексты, которые мы могли бы отнести к мемуарной прозе, «полуготовы», то есть незавершены. Эта особенность ставит под сомнение отнесение «Листков из дневника» Ахматовой к устоявшейся жанровой категории воспоминаний и осложняет анализ и интерпретацию этого текста именно с этой точки зрения. Тем более что Ахматова настаивала на ином жанровом определении «главок» своих «Пестрых заметок» – это новеллы:

О книге, которую я никогда не напишу, но которая все равно уже существует, и люди заслужили ее. Сначала я хотела писать ее всю, теперь решила вставить
несколько кусков из нее в повествование о моей жизни и о судьбах моего поколения. Эта книга задумана давно, и отдельные новеллы известны моим друзьям.
Ахматова 2016, 424. Выделено мной. – Г.М.)¹⁸

Что она подразумевала, и что выдвигалось на первый план? Беллетризированное сюжетное повествование (рассказ) или необходимость автобиографического нарратора, который ведет повествование от имени определенной социокультурной и исторической группы людей, собственное сходство с которыми неоспоримо, о чем свидетельствует, к примеру, такой набросок в «Листках»:

…У нас у всех троих (у Пастернака, у Мандельштама и у меня) были многолетние перерывы в писании стихов – у Бориса [Пастернака] между «Вторым рождением» и девятью стихотворениями из книги «На ранних поездах» (которые он прочел мне в июне 1941 г.). У Мандельштама – между «Музыкой на вокзале» и …… У меня – между 1924 г. и 1936 г. («Художнику» – и цикл 36 г.). И что это значит, одному Богу известно.
(Ахматова 2016, 483)

С другой стороны, обращают на себя внимание новеллистические именования задуманных Ахматовой частей «Современников»: «Разгадка тайны» (о Пастернаке), «Неуслышанный голос» (о Георгии Шенгели), «Невинная жертва» (о Веронике Полонской), «И все-таки победительница» (о Нине Ольшевской), «Нищенка-подруга» (о Надежде Мандельштам), «Отречение от Блока». Новелла о Мандельштаме в записях Ахматовой названа «Смертный путь» (Записные книжки Анны Ахматовой 1996, 150. Выделено мной. – Г.М.).

Остановимся на предполагаемом названии, отметив, что оно отражает, во-первых, внутреннюю хронологическую последовательность фрагментов воспоминаний, когда относительно последовательно изложенные узловые моменты биографии Мандельштама служат основой для периодизации и характеристики его наследия с биографической точки зрения, соединяя факты личной жизни поэта и факты творчества, биографические и поэтические пространства. Выделяется петербургский и московские периоды жизни Мандельштама, крымский и воронежский этапы; в связи с любовными переживаниями Мандельштама в разные годы структурируется его любовная лирика, а изложение драматических событий накануне ареста сопровождается указаниями на его гражданскую лирику. Во-вторых, и это, возможно, более интересно, в отдельных публикациях «Листков из дневника», в дополнениях к основному тексту есть ахматовская ссылка на слова отца, узнавшего об аресте сына: «Когда старик Мандельштам узнал, что Осип арестован, он стал плакать и повторять...: “Ведь он такой нежный” (или: “нежненький мой Ося”)» (Ахматова 2001, 25). Далее, после цитирования чужой (отцовской) прямой речи, следует одно из ахматовских заявлений своей стратегии (интенции) создания образа, когда от человеческого, слишком человеческого, автор переходит к образу поэта:

Я меньше всего стремлюсь создать М<андельшта>му «респектабельную» биографию. Да она совсем и не нужна ему. Это был человек с душой бродяги в самом высоком смысле этого слова и poète maudit par excellence [прóклятый поэт – прежде всего], что и доказала его биография. Его вечно тянул к себе юг, море, новые места. О его исступленной влюбленности в Армению свидетельствует бессмертный цикл стихов.
(Ахматова 2016, 482–483. Выделено мной. – Г.М.)

Что скрывает в себе верленовская характеристика Корбьера, Рембо, Малларме, себя самого – настоящий «прóклятый поэт» – в отношении Мандельштама, при том, что Поль Верлен – поэтический образец для самого Мандельштама¹⁹? Скорее всего, то, что Ольга Седакова назвала «враждой Автора и Общества» (Седакова 2010, 149). Предрешенный²⁰ и ведущий к смерти путь поэта – это путь «жертвы режима» (получившее распространение выражение В. Гюго в отношении Бодлера, судимого за «Цветы зла»), но и движение к своему пределу «несчастного сознания»²¹. В воспоминаниях Ахматовой образ Мандельштама балансирует между деталями, свидетельствующими о незащищенности и сензитивности героя мемуаров («нежное» сердце), и эпизодами, демонстрирующими его твердость, ясный ум, иронию и аналитическое мышление, как бы разворачивая созданный ею «портрет» в сторону сочиненного самим Мандельштамом автопортрета, в котором он соединил «суровость Тютчева – с ребячеством Верлена» (Мандельштам 2009–2011: 1, 266).

Литература

Ахматова, А. 1990. Листки из дневника (О Мандельштаме). Сочинения в 2-х т. / Сост., подготовка текста и примеч. М. М. Кралина. Москва: Изд-во «Правда». Т. 2, 151–174.

Ахматова, А. 2001. Мандельштам. Собрание сочинений в 6 т. / Сост., подгот. текста, коммент., статья С. А. Коваленко. Москва: Эллис Лак 2000. Т. 5, 21–59.

Ахматова, А. 2016. <О Мандельштаме>. Малое собрание сочинений. / Текстология, сост., вступление и примечания Н. Крайневой. Санкт-Петербург: Азбука, 452–486.

Воспоминания о Михаиле Булгакове 1988. / Сост. Е. С. Булгакова и С. А. Ляндрес; вступ. ст. В. Я. Лакшина; послесловие М. О. Чудаковой. Москва: Советский писатель.

Гинзбург, Л. 1991. Ахматова (Несколько страниц воспоминаний). Воспоминания об Анне Ахматовой. / Сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; коммент. А. В. Курт и К. М. Поливанова. Москва: Советский писатель, 126–141.

Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) 1996. / Сост. и подготовка текста К. Н. Суворовой; вступ. ст. Э. Г. Герштейн. Москва – Torino: Giulio Einaudi editore.

Иванов, Вяч. Вс. 1991. Беседы с Анной Ахматовой. Воспоминания об Анне Ахматовой. / Сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; коммент. А. В. Курт и К. М. Поливанова. Москва: Советский писатель, 473–502.

Коваленко, С. 2001. Проза Анны Ахматовой (Фрагмент и целое). Ахматова, А. Собрание сочинений в 6 т. / Сост., nодготовка текста, коммент. С. А. Коваленко. Москва: Эллис Лак 2000. Т. 5, 361–410.

Косиков, Г. К. 1993. Шарль Бодлер между «восторгом жизни» и «ужасом жизни». Бодлер, Ш. Цветы зла. Стихотворения в прозе. Дневники. Жан-Поль Сартр. Бодлер / Составление, вступит. статья и коммент. Г. К. Косикова. Москва: Высшая школа, 5–40.

Кралин, М. 2000. Анна Ахматова и Сергей Есенин. Кралин, М. Победившее смерть слово. Статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках. Томск: Изд-во «Водолей», 129–153.

Крайнева, Н. И. 2009. Судьба поэтического наследия Анны Ахматовой: особенности текстологии и проблемы публикации. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук. Санкт-Петербург.

Крайнева, Н. 2016. Примечания. Ахматова, А. Малое собрание сочинений. / Текстология, сост., вступление и примечания Н. Крайневой. С.-Петербург: Азбука, 574–583.

Лукницкий, П. Н. 1997. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1: 1924–1925 гг. Paris: YMCA- PRESS – Russkii put’. Режим доступа: http://lib.ru/PROZA/LOUKNITSKIY_P/a1_.txt [см. 12 08 2020]

Мандельштам, Н. Я. 1991. Из воспоминаний. Воспоминания об Анне Ахматовой. Сост. В. Я. Виленкин и В. А. Черных; коммент. А. В. Курт и К. М. Поливанова. Москва: Советский писатель, 299–325.

Мандельштам, О. Э. 2009–2011. Полное собрание сочинений и писем в 3-х т. Москва: Прогресс-Плеяда. Т. 1, 2.

Михайлова, Г. 2017.Ахматова в поле русской литературы 1940–1960-х гг.: прагматика и семантика стихотворных посвящений М. А. и Е. C. Булгаковым. Literatūra 59(2), 109–121. https://doi.org/10.15388/litera.2017.2.11061

Седакова, О. 2010. Poetica. Москва: Университет Дмитрия Пожарского.

Сергеев, А. 2013. Omnibus. Роман, рассказы, воспоминания, стихи. Москва: Новое литературное обозрение, 371–375.

Тименчик, Р. 2000. Осип Мандельштам в Батуми в 1920 году. Сохрани мою речь... Альманах Мандельштамовского общества. Вып. 3/2. Москва: РГГУ, 147–150.

Тименчик, Р. 2010. Из именного указателя к «Записным книжкам» Анны Ахматовой: Городецкие. Блоковский сборник XVIII: Россия и Эстония в ХХ веке. Диалог культур. Tartu: Tartu Ülikooli Kirjastus, 26–50.

Тименчик, Р. 2012. Из именного указателя к «Записным книжкам» Анны Ахматовой. «…Как в прошедшем грядущее зреет…»: Полувековая парадигма поэтики Серебряного века. Сб. научных работ. / Под ред. Л. Кихней и И. Ерохиной. Москва: Азбуковник, 289–330.

Тименчик, Р. 2014– 2015. Последний поэт. Ахматова в 1960-е годы. В 2-х т. Изд. 2-е, исправл и расшир. Москва: Мосты культуры / Гешарим.

Тименчик, Р. 2015. Из именного указателя к «Записным книжкам» Ахматовой: левый фланг акмеизма. Acta Slavica Estonica VII. Блоковский сборник XIX: Александр Блок и русская литература Серебряного века. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 152–174.

Черных, В. А. 2008. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. 1889–1966. Изд. 2-е, испр. и доп. Москва: ИНДРИК.

Чуковская, Л. 1997. Записки об Анне Ахматовой. В 3 т. Изд. 5-е, испр. и допол. Москва: «Согласие».

References

Akhmatova, A. 1990. Listki iz dnevnika: (O Mandel’shtame). [Pages from a Diary (About Mandelstam)]. Sochinenija v 2 t.. / Sost., podgotovka teksta i primech. M. M. Kralina. [Works in 2 vol. / Compilation, preparation of the text, and notes by M. M. Kralin]. Moscow: Pravda Publ. Vol. 2, 151–174.

Akhmatova, A. 2001. Mandelstam. Sobranie sochinenii v 6 t. / Sost., podgot. teksta, komment., stat’ia S. A. Kovalenko. [Collection of works in 6 vol. / Compilation, preparation of the text, comment., and academic article by S. A. Kovalenko]. Moscow: Ellis Lak 2000 Publ. Vol. 5, 21–59.

Akhmatova, A. 2016. <O Mandel‘shtame>. [<About Mandelstam>]. Maloe sobranie sochinenii. / Tekstologiia, sost., vstuplenie i primechaniia N. Krainevoi. [Small collection of works. / Preparation of the text, compilation, introduction, and notes by N. Kraineva]. St. Petersburg: Azbuka Publ., 452–486.

Chernykh, V. A. 2008. Letopis‘ zhizni i tvorchestva Anny Akhmatovoi. 1889–1966. [Chronicle of the life and work of Anna Akhmatova. 1889–1966]. 2nd edition, revised and enlarged. Moscow: Indrik Publ.

Chukovskaia, L. 1997. Zapiski ob Anne Akhmatovoi. V 3 t. [Notes about Anna Akhmatova. In 3 vol.] 5th upd. and enl. ed. Moscow: “Soglasie” Publ.

Ginzburg, L. 1991. Akhmatova (Neskol‘ko stranits vospominanii). [Akhmatova (A Few Pages of Memoirs)]. Vospominaniia ob Anne Akhmatovoi. / Sost. V. Ia. Vilenkin i V. A. Chernykh; komment. A. V. Kurt i K. M. Polivanova. [Recollections of Anna Akhmatova. / Comp. by V. Ia. Vilenkin & V. A. Chernykh; comment. by A. V. Kurt & K. M. Polivanov]. Moscow: Sovetskii pisatel‘ Publ., 126–141.

Ivanov, Viach. Vs. 1991. Besedy s Annoi Akhmatovoi. [Conversations with Anna Akhmatova]. Vospominaniia ob Anne Akhmatovoi. / Sost. V. Ia. Vilenkin i V. A. Chernykh; komment. A. V. Kurt i K. M. Polivanova. [Recollections of Anna Akhmatova. / Comp. by V. Ia. Vilenkin & V. A. Chernykh, comment. by A. V. Kurt & K. M. Polivanov]. Moscow: Sovetskii pisatel‘ Publ., 473–502.

Kosikov, G. K. 1993. Sharl‘ Bodler mezhdu «vostorgom zhizni» i «uzhasom zhizni». [Charles Baudelaire between the “love of life” and “the horror of life”]. Bodler, Sh. Tsvety zla. Stikhotvoreniia v proze. Dnevniki. Zhan-Pol‘ Sartr. Bodler / Sostavlenie, vstupit. stat‘ia i komment. G. K. Kosikova. [Baudelaire, Ch. The Flowers of Evil. Prose Poems. Diaries. Jean-Paul Sartre. Baudelaire / Comp., introduction, and notes by G. K. Kosikov]. Moscow: Vysshaia shkola Publ., 5–40.

Kovalenko, S. 2001. Proza Anny Akhmatovoi (Fragment i tseloe). [Prose by Anna Akhmatova (Fragment and Whole)]. Akhmatova, А. Sobranie sochinenii v 6 t. / Sost., podgot. teksta, komment., stat‘ia S. A. Kovalenko. [Collection of works in 6 vol. / Compilation, preparation of the text, comment., and academic article by S. A. Kovalenko]. Moscow: Ellis Lak 2000 Publ. Vol. 5, 361–410.

Kraineva, N. I. 2009. Sud‘ba poeticheskogo naslediia Anny Akhmatovoi: osobennosti tekstologii i problemy publikatsii. [Anna Akhmatova‘s poetic heritage: features of textology and problems of publication]. Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoi stepeni doktora filologicheskikh nauk. [Abstract of the dissertation for the degree of Doctor of Philology]. St. Petersbug.

Kraineva, N. 2016. Primechaniia. [Notes]. Akhmatova, A. Maloe sobranie sochinenii. / Tekstologiia, sost., vstuplenie i primechaniia N. Krainevoi. [Small collection of works. / Preparation of the text, compilation, introduction, and notes by N. Kraineva]. St. Petersburg: Azbuka Publ., 574–583.

Kralin, M. 2000. Anna Akhmatova i Sergei Esenin. Kralin, M. Pobedivshee smert’ slovo. Stat’i ob Anne Akhmatovoi i vospominaniia o ee sovremennikakh. [The Word that Causes Death’s Defeat: Articles on Anna Akhmatova and recollections of her contemporaries]. Tomsk: “Vodolei” Publ.

Luknitskii, P. N. 1997. Acumiana. Vstrechi s Annoi Akhmatovoi. Т. 1: 1924–1925 gg. [Acumiana. Meetings with Anna Akhmatova. Vol. I. 1924–1925]. Paris: YMCA-PRESS – Russkii put’ Publ. Available at: http://lib.ru/PROZA/LOUKNITSKIY_P/a1_.txt. Accessed: 12 August 2020.

Mandelstam, N. Ia. 1991. Iz vospominanii. [From memoirs]. Vospominaniia ob Anne Akhmatovoi. / Sost. V. Ia. Vilenkin i V. A. Chernykh; komment. A. V. Kurt i K. M. Polivanova. [Memories of Anna Akhma­to­va / Comp. by V. Ia. Vilenkin & V. A. Chernykh, comment. by A. V. Kurt & K. M. Polivanov]. Moscow: Sovetskii pisatel‘ Publ., 299–325.

Mandelstam, O. E. 2009–2011. Polnoe sobranie sochinenii i pisem v 3-kh t. [Complete works and letters in 3 volumes]. Moscow: Progress-Pleiada Publ. Vol. 1, 2.

Mikhailova, G. 2017. Akhmatova v pole russkoi literatury 1940–1960-kh gg.: pragmatika i semantika stikhotvornykh posviashchenii M. A. i E. S. Bulgakovym. [Anna Akhmatova in the Russian Literary Field (1940s–1960s): Pragmatics and Semantics of the Poetic Dedications to M. A. Bulgakov and E. S. Bulgakova]. Literatūra 59 (2), 109–121. https://doi.org/10.15388/litera.2017.2.11061

Sedakova, O. 2010. Poetica. Moscow: Universitet Dmitriia Pozharskogo Publ.

Sergeev, A. 2013. Omnibus. Roman, rasskazy, vospominaniia, stikhi. [Omnibus. Novel, stories, memories, poems]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 371–375.

Timenchik, R. 2000. Osip Mandel‘shtam v Batumi v 1920 godu. [Osip Mandelstam in Batumi in 1920]. «Sokhrani moiu rech‘...». Al‘manakh Mandel‘shtamovskogo obshchestva. Vyp. 3/2. [“Save my speech ...”. Almanac of the Mandelstam Society. Issue 3/2]. Moscow: Russian State University for the Humanities Publ., 147– 150.

Timenchik, R. 2012. Iz imennogo ukazatelia k «Zapisnym knizhkam» Anny Akhmatovoi. [Towards the Index of Anna Akhmatova‘s Notebooks]. «…Kak v proshedshem griadushchee zreet…»: Poluvekovaia paradigma poetiki Serebrianogo veka. [“As the future ripens in the past... ”: Half-century paradigm of the Silver Age poetics]. Collection of scientific papers. / Ed. by L. Kikhnei & I. Erokhina. Moscow: Azbukovnik Publ., 289–330.

Timenchik, R. 2014–2015. Poslednii poet. Akhmatova v 1960-e gody. V 2 t. [The last poet: Anna Akhmatova in the 1960s. In 2 vol.]. 2nd edition, revised and enlarged. Moscow; Jerusalem: Mosty kul’tury / Gesharim Publ.

Timenchik, R. 2015. Iz imennogo ukazatelia k «Zapisnym knizhkam» Akhmatovoi: levyi flang akmeizma. [Towards the Index of Akhmatova‘s Notebooks: left flank of acmeism]. Acta Slavica Estonica VII. Blokovskii sbornik XIX. Aleksandr Blok i russkaia literatura Serebrianogo veka. [Acta Slavica Estonica VII. Blok’s Collection XIX. Alexander Blok and Russian Literature of the Silver Age]. Tartu: Tartu Ülikooli Kirjastus Publ., 152–174.

Vospominanija o Mihaile Bulgakove 1988. / Sost. E. S. Bulgakova i S. A. Liandres; vstup. st. V. Ia Lakshina; posleslovie M. O. Chudakovoi. [Memories of Mikhail Bulgakov / Compilation by E. S. Bulgakova & S. A. Liandres; introduction by V. Ia. Lakshin; afterword by M. O. Chudakova]. Moscow: Sovetskij pisatel‘ Publ.

Zapisnye knizhki Anny Akhmatovoi (1958–1966) 1996. [Notebooks of Anna Akhmatova (1958–1966)] / Sost. i podgotovka teksta K. N. Suvorovoi; vstup. st. E. G. Gershtein. [Compilation and preparation of the text by K. N. Suvorova; introduction by E. G. Gershtein]. Moscow; Torino: Giulio Einaudi editore.

Apie kai kuriuos Osipo Mandelštamo reprezentacijos ypatumus
Anos Achmatovos prisiminimuose

Galina Michailova

Santrauka. Straipsnyje pateikiama keletas įžvalgų apie Achmatovos prisiminimų apie Mandelštamą kūrimo motyvus ir teksto strategijas. „Lapeliai iš dienoraščio“ (Listki iz dnevnika) nagrinėjami dviem aspektais: pirma, kaip tam tikro istorinio laiko Achmatovos memuarinės prozos fragmentas, kaip asmeninės atminties aktualizavimas siekiant pakoreguoti kolektyvinę kultūrinę atmintį; antra, kaip supertekstas, kurį sudaro daugybė juodraščių, sąrašų ir variantų.

Šį žanrinį darinį galima apibūdinti keletu principų, kuriais vadovaujasi Achmatova, kurdama memuarus apie Mandelštamą: pavyzdžiui, dialogo pobūdžio „pokalbis“ su esamais prisiminimais, dokumentais, žodiniais liudijimais; kovos su mitais intencija ir kt. Traktuojant „Lapelius iš dienoraščio“ kaip siužetinį prozos naratyvą (atsižvelgiant į Achmatovos pateiktą prisiminimų apibrėžimą kaip „novelę“), pavadintą „Mirties keliu“, jos memuarinės prozos herojus priskirtinas nesvetimiems Mandelštamui „prakeiktiems poetams“.